Бурная общественная дискуссия вокруг телесериала "Школа" (его трансляция началась на "Первом канале" 11 января) вышла на правительственный уровень: министр образования и науки Андрей Фурсенко заявил, что "телесериал так или иначе создал некую мотивацию к тому, чтобы общество всерьез обсуждало образование". Почти одновременно с этим глава синодального отдела Московской патриархии по взаимодействию с вооруженными силами и правоохранительными учреждениями протоиерей Димитрий Смирнов отметил: авторы сериала "наживаются на самом низменном, что есть в людях". Борис Барабанов побеседовал с режиссером "Школы" Валерией Гай Германикой.
— Как вы получили предложение снимать "Школу"? Кто вам позвонил?
— Никто не звонил, меня продюсер Игорь Толстунов привел на "Первый канал" знакомиться. И вот во время этой встречи мне поступило предложение. От Самого. (Смеется.)
— Были в разговоре фразы типа "ничего не бойтесь" или "вы нам нужна такая, какая вы есть"?
— Не было такого посыла, он был бы подозрительным. Как это "не бойтесь ничего", я что, сижу на табуретке тоталитарного режима?
— Не сидите?
— Нет, меня невозможно на нее посадить.
— Но вы же понимаете, что это предложение стать частью некоей системы?
— Если это предложение стать частью системы, то значит, я стала частью этой системы еще раньше, когда в 18 лет без всякого "Первого канала" снимала документальный фильм "Девочки". Я снимаю кино для фестиваля так же, как для "Первого канала", мне все равно. У меня есть работа и полная творческая свобода.
— Однако, если почитать в интернете некоторые реплики ваших сценаристов, изначально сценарная основа была все же жестче.
— То, что пишут в интернете авторы сценария, вообще никакого отношения к реальности не имеет. Я так понимаю, там идеология, в этих текстах, да? Не знаю, мне кажется, сценарий в гораздо большей степени меняется от того, что я меняю его прямо на площадке.
— Существует какой-либо набор тем, которых вас в "Школе" попросили не касаться, и слов, которые вас просили не употреблять?
— Такого не было. Ну максимум какие-то мелочи на уровне product placement. Нельзя говорить, там, "пепси". Если честно, я в этом не очень понимаю, полагаюсь на продюсеров. В то же время у нас там упоминаются "Дом-2", "Comedy Club", и это проходит.
— За резонансом следите?
— Читала до недавних пор только то, что лично обо мне пишут, теперь не читаю, потому что меня это расстраивает. Люди воспринимают кино, как младенцы. Они путают художественное и документальное, они не понимают, что это не документ, не репортаж, не статистика, которую я якобы собрала по школам. Журналисты спрашивают: "А вы в курсе, что в столовке еду можно за деньги покупать?" Это тут при чем?
— Вот и министр образования в недавнем интервью говорит: "В третьей серии одна из мам дает взятку за будущую золотую медаль своей дочери, причем не кому-нибудь, а классному руководителю. Но ведь сегодня в этом нет никакого смысла, поскольку медаль уже ничего не решает"…
— Ну, во-первых, мама могла про это и не знать. А вообще, я снимаю про людей, а не про медаль. Одному человеку из миллиона, может быть, эта медаль именно что так важна. Это человеческая психология, это самое интересное... Какой тут документальный фильм, если я сняла сон одного из героев, представляете, сон! А звуковое оформление к сну сделал Герман Виноградов! Это уже просто какое-то концептуальное искусство! А мы говорим — документальное кино. Золотая медаль и пирожки в столовой.
— Но люди, как выясняется, не готовы к этому языку.
— Я так рада, что актеры играют настолько хорошо, что их не отличают от реальных людей!
— Судя по всему, они готовы к любым испытаниям, в том числе и к сценам, скажем, интимного характера. У вас на этот счет есть какие-либо ограничения?
— Независимо от того, есть они или нет, я исхожу их того, что какие-то откровенные кадры не являются частью моей концепции. Я также против мата в кино.
— Насчет мата — по финалу вашего предыдущего фильма "Все умрут, а я останусь" этого не скажешь.
— Была драматургическая необходимость. Ни одного матерного слова до этого в фильме нет. Если бы героиня не сказала этих слов, выхода не было бы в этом конфликте.
— Тем не менее лексика в "Школе" довольно жесткая.
— Это язык моих героев. И я против "запикиваний". Или говорим как есть, или не говорим. Сказать "х.." в кадре — это очень просто. Моей профессиональной палитры, слава богу, хватает, чтобы находить разные языковые решения.
— А слово "черножопый" — это было обязательно?
— Это художественная целостность героя. Это его язык, его менталитет.
— Мне кажется, тема национализма, бытового, школьного, в этом фильме на самом деле может шокировать общество значительно сильнее, чем то, к чему придираются сейчас,— к быту, к сексу и т. д. Не страшно?
— Я сделала лучшее, что могла сделать для своей любимой страны. Дебаты, которые разгорелись вокруг фильма,— это общество, которое само себя вскрывает, само себя разоблачает. Они говорят "чернуха", да? Я это слово вообще не произношу… Я про себя столько шлака прочитала. Мне страшно, откуда столько агрессии в мире. Они обвиняют меня в жестокости, а мой фильм — лишь жалкое отражение того, что происходит. От этой негативной энергетики, которая скопилась в коллективном подсознательном, скоро дельфины начнут из моря на берег выбрасываться. Какой зритель, такой и фильм. Это фильм не о том, что надо пересматривать систему образования. Это фильм о потере человеческого диалога. Меня журналисты спрашивают: "А как восстановить этот диалог?" Если вам Иисус Христос, Будда и пророк Мухаммед не помогли, я-то вам вообще кто?
— Нередко в ваш адрес раздаются вопросы, они же упреки, типа "откуда она все знает?"
— Я сама удивляюсь. В энциклопедии мистицизма это называется "автоматическое письмо". Может быть, это своего рода медитация. Я потом сама забываю, как я это снимала и откуда у меня такие мысли. Я вот тоже читаю "Войну и мир" Льва Толстого и думаю в ужасе: "Неужели он это все знал?"
— Одну из героинь вы упорно характеризуете словом "эмо". Можете объяснить нашим читателям, что такое "эмо"?
— По-моему, это субкультура, которая не имеет абсолютно никакого вектора, существующая вне культурного контекста. Нет у них никаких четких концепций, сколько на свете эмо, столько и разных версий. И насчет склонности к суициду они тоже все по-разному говорят. Это какая-то хаотичная огромная банда батьки Махно. И нашим и вашим, полная анархия.
— Реакция взрослых на сериал понятна, а от сверстников героев есть какой-то резонанс?
— Да, уже есть фанатская группа "Вконтакте", там больше 10 тыс. человек. Они обсуждают каждого персонажа. Есть, например, тема "Тело Епифанова". Или "С кем же будет Леха?". Многие сразу расхватали себе героев и стали себя с ними идентифицировать. И они так серьезно к этому относятся, типа "Эта Аня Носова, она такая сука, я ее ненавижу, таких надо убивать!" или "Будилова — давалка и бл…! Таких надо убивать тоже!" А другие говорят: "Жалко". Идентификация с собой или с кем-то знакомым — это важнейшая вещь для кино.
— Не смущает, что эти реакции сродни реакциям на отношения героев "Дома-2"?
— При чем здесь "Дом-2"? Сопереживание персонажам — это показатель успешности. Когда я смотрю свой любимый фильм "Дракула", я тоже дико переживаю и хочу, чтобы Мина уже осталась наконец с Дракулой.
— Правда ли, что школа, в которой вы работаете над фильмом, недовольна и попросила съемочную группу выбрать другую площадку?
— Я об этом не знаю. У нас прекрасные отношения с директором и с детьми. Директор помогала мне переводить тексты Мэрилина Мэнсона. Дети просто виснут на нас, делают подарочки актерам, просят автографы. Они даже пекут мне торты без яиц, зная, что я вегетарианка.
— Президент Дмитрий Медведев недавно сообщил прессе, что его сын слушает группу Linkin Park, эта же группа звучит в трейлере "Школы". Есть какая-то связь?
— Вообще-то трейлер делал "Первый канал" независимо от меня. А я люблю группу Linkin Park независимо от сына президента. А собак — независимо от премьер-министра.